Неточные совпадения
Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Не хорошо
на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей
в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих
полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня,
кухня и забор.
Почти
в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди
в потертых мундирах смотрели
на него так, как будто он был виноват
в чем-то пред ними. И хотя он скоро убедился, что учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она смотрела
в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по
полу.
Самгин пошел домой, — хотелось есть до колик
в желудке.
В кухне на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник, против него — повар,
на полу у печи кто-то спал,
в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу...
В памяти
на секунду возникла неприятная картина:
кухня, пьяный рыбак среди нее
на коленях, по
полу, во все стороны, слепо и бестолково расползаются раки, маленький Клим испуганно прижался к стене.
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал
в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести
полов. Он или дремал
в прихожей, или уходил болтать
в людскую,
в кухню; не то так по целым часам, скрестив руки
на груди, стоял у ворот и с сонною задумчивостью посматривал
на все стороны.
Акулины уже не было
в доме. Анисья — и
на кухне, и
на огороде, и за птицами ходит, и
полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает
на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности.
В лице у ней лежит глубокое уныние.
Традиционно
в ночь
на 12 января огромный зал «Эрмитажа» преображался. Дорогая шелковая мебель исчезала,
пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья…
В буфете и
кухне оставлялись только холодные кушанья, водка, пиво и дешевое вино. Это был народный праздник
в буржуазном дворце обжорства.
Бешено звенела гитара, дробно стучали каблуки,
на столе и
в шкапу дребезжала посуда, а среди
кухни огнем пылал Цыганок, реял коршуном, размахнув руки, точно крылья, незаметно передвигая ноги; гикнув, приседал
на пол и метался золотым стрижом, освещая всё вокруг блеском шелка, а шелк, содрогаясь и струясь, словно горел и плавился.
Было жутко, холодно. Я залез под стол и спрятался там. Потом
в кухню тяжко ввалился дед
в енотовой шубе, бабушка
в салопе с хвостами
на воротнике, дядя Михаил, дети и много чужих людей. Сбросив шубу
на пол, дед закричал...
Я выбежал
в кухню; окно
на двор сверкало, точно золотое; по
полу текли-скользили желтые пятна; босой дядя Яков, обувая сапоги, прыгал
на них, точно ему жгло подошвы, и кричал...
В кухне, среди
пола, лежал Цыганок, вверх лицом; широкие полосы света из окон падали ему одна
на голову,
на грудь, другая —
на ноги.
Потом он вошел
в кухню встрепанный, багровый и усталый, за ним — бабушка, отирая
полою кофты слезы со щек; он сел
на скамью, опершись руками
в нее, согнувшись, вздрагивая и кусая серые губы, она опустилась
на колени пред ним, тихонько, но жарко говоря...
Поэзия первого зимнего дня была по-своему доступна слепому. Просыпаясь утром, он ощущал всегда особенную бодрость и узнавал приход зимы по топанью людей, входящих
в кухню, по скрипу дверей, по острым, едва уловимым струйкам, разбегавшимся по всему дому, по скрипу шагов
на дворе, по особенной «холодности» всех наружных звуков. И когда он выезжал с Иохимом по первопутку
в поле, то слушал с наслаждением звонкий скрип саней и какие-то гулкие щелканья, которыми лес из-за речки обменивался с дорогой и
полем.
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату.
В кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее
в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его
в карман, а палку переломила о колено и бросила
на шесток. Потом вымыла окна и
пол холодной водой, поставила самовар, оделась. Села
в кухне у окна, и снова перед нею встал вопрос...
Он замолчал. Когда мать вышла
в кухню, он сидел
на полу, раздувая самовар. Не глядя
на нее, хохол начал снова...
Рано утром она вычистила самовар, вскипятила его, бесшумно собрала посуду и, сидя
в кухне, стала ожидать, когда проснется Николай. Раздался его кашель, и он вошел
в дверь, одной рукой держа очки, другой прикрывая горло. Ответив
на его приветствие, она унесла самовар
в комнату, а он стал умываться, расплескивая
на пол воду, роняя мыло, зубную щетку и фыркая
на себя.
Эти подшибалы и составляли основную массу работающих
в типографии
В.Н. Бестужева. Спали под кассами,
на полу, спали
в кухне, где кипятился куб с горячей водой, если им удавалось украсть дров
на дворе. О жалованье и помину не было.
Ее вопли будили меня; проснувшись, я смотрел из-под одеяла и со страхом слушал жаркую молитву. Осеннее утро мутно заглядывает
в окно
кухни, сквозь стекла, облитые дождем;
на полу,
в холодном сумраке, качается серая фигура, тревожно размахивая рукою; с ее маленькой головы из-под сбитого платка осыпались
на шею и плечи жиденькие светлые волосы, платок все время спадал с головы; старуха, резко поправляя его левой рукой, бормочет...
Старая барыня посмотрела
на него с удивлением. Анна, которая успела уже снести свой узел
в кухню и, поддернув подол юбки, принималась за мытье
пола, покинутого барыней, наскоро оправившись, тоже выбежала к Джону. Все трое стояли
на крыльце и смотрели и направо, и налево. Никого не было видно, похожего
на Матвея,
на тихой улице.
По двору,
в кухне и по всем горницам неуклюже метались рабочие. Матвей совался из угла
в угол с какими-то тряпками и бутылками
в руках, скользя по мокрому
полу, потом помогал Палаге раздевать отца, но, увидав половину его тела неподвижною, синею и дряблой
на ощупь, испугался и убежал.
В течение первого дня он раза два подшутил над Максимом, а вечером,
в кухне, уже сидел
на корточках перед его сундуком, разбирал книжки и, небрежно швыряя их
на пол, говорил...
Однажды он особенно ясно почувствовал её отдалённость от жизни, знакомой ему: сидел он
в кухне, писал письмо, Шакир сводил счёт товара, Наталья шила, а Маркуша
на полу, у печки, строгал свои палочки и рассказывал Борису о человечьих долях.
В прошлые годы Матвей проводил их
в кухне, читая вслух пролог или минеи,
в то время как Наталья что-нибудь шила, Шакир занимался делом Пушкаря, а кособокий безродный человек Маркуша, дворник, сидя
на полу, строгал палочки и планки для птичьих клеток, которые делал ловко, щеголевато и прочно.
Пришли домой. Разбудив Дроздова, пили
в кухне чай и снова водку. Шакир кричал
на Максима, топая ногой о
пол...
И вот раз вечером вошел я
в кухню, а там никого, и сидит
на полу кот, опустил облезлую морду, дремлет, должно быть,
в тепле.
Но никто не отозвался
на его бас. Агенты обошли двор кругом, все более удивляясь. Полайтис нахмурился. Щукин стал посматривать серьезно, все более хмуря светлые брови. Заглянули через закрытое окно
в кухню и увидали, что там никого нет, но весь
пол усеян белыми осколками посуды.
Мною с Аксиньей было из кладовки извлечено неимоверных размеров корыто. Его установили
на полу в кухне (о ваннах, конечно, и разговора
в N-ске быть не могло. Были ванны только
в самой больнице — и те испорченные).
Несмотря
на то, что эта славная хищная птица жила у нас только две педели, с ней случилось диковинное приключение: была у нас летняя
кухня на острову,
в которой давно уже перестали готовить;
в эту
кухню,
на толстой колодке, стоявшей посредине кирпичного
пола, сажали
на ночь этого большого ястреба.
На полу кухни дымились поленья дров, горела лучина, лежали кирпичи,
в черном жерле печи было пусто, как выметено. Нащупав
в дыму ведро воды, я залил огонь
на полу и стал швырять поленья обратно
в печь.
Однажды утром,
в праздник, когда кухарка подожгла дрова
в печи и вышла
на двор, а я был
в лавке, —
в кухне раздался сильный вздох, лавка вздрогнула, с полок повалились жестянки карамели, зазвенели выбитые стекла, забарабанило по
полу. Я бросился
в кухню, из двери ее
в комнату лезли черные облака дыма, за ним что-то шипело и трещало, — Хохол схватил меня за плечо...
Взяли из
кухни палку, сели
на пол и, упершись друг другу ступнями
в ступни ног, долго старались поднять друг друга с
пола, а Хохол, ухмыляясь, подзадоривал нас...
Пестрые английские раскрашенные тетрадки и книжки, кроватки с куклами, картинки, комоды, маленькие
кухни, фарфоровые сервизы, овечки и собачки
на катушках обозначали владения девочек; столы с оловянными солдатами, картонная тройка серых коней, с глазами страшно выпученными, увешанная бубенчиками и запряженная
в коляску, большой белый козел, казак верхом, барабан и медная труба, звуки которой приводили всегда
в отчаяние англичанку мисс Бликс, — обозначали владения мужского
пола.
Из ее бессвязного рассказа я понял следующее: часов
в одиннадцать вечера, когда Гаврило Степаныч натирал грудь какой-то мазью, она была
в кухне; послышался страшный треск, и она
в первую минуту подумала, что это валится потолок или молния разбила дерево. Вбежав
в спальню, она увидела, что Гаврило Степаныч плавал
в крови
на полу; он имел еще настолько силы, что рукой указал
на окно и прошептал...
И Липа тоже не могла привыкнуть, и после того, как уехал муж, спала не
на своей кровати, а где придется —
в кухне или сарае, и каждый день мыла
полы или стирала, и ей казалось, что она
на поденке.
И теперь, вернувшись с богомолья, они пили чай
в кухне с кухаркой, потом пошли
в сарай и легли
на полу между санями и стенкой.
Аксинья вбежала
в кухню, где
в это время была стирка. Стирала одна Липа, а кухарка пошла
на реку полоскать белье. От корыта и котла около плиты шел пар, и
в кухне было душно и тускло от тумана.
На полу была еще куча немытого белья, и около него
на скамье, задирая свои красные ножки, лежал Никифор, так что если бы он упал, то не ушибся бы. Как раз, когда Аксинья вошла, Липа вынула из кучи ее сорочку и положила
в корыто, и уже протянула руку к большому ковшу с кипятком, который стоял
на столе…
Акулина Ивановна. Обедать-то надо
в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит
в сени.
Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя
на дверь
в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессеменов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Бессеменов(видимо, сам утратив связь своих мыслей, раздражается). Понимай… думай… затем и говорю, чтобы понимала ты! Кто ты? А однако, вот… выходишь замуж! Дочь же моя… чего торчишь тут? Иди-ка
в кухню… делай что-нибудь… Я покараулю… иди! (
Поля, с недоумением глядя
на него, хочет идти.) Постой! Давеча я… крикнул
на твоего отца…
— Да, хорошая… — согласился Саша. — Ваша мама по-своему, конечно, и очень добрая и милая женщина, но… как вам сказать? Сегодня утром рано зашел я к вам
в кухню, а там четыре прислуги спят прямо
на полу, кроватей нет, вместо постелей лохмотья, вонь, клопы, тараканы… То же самое, что было двадцать лет назад, никакой перемены. Ну, бабушка, бог с ней,
на то она и бабушка; а ведь мама небось по-французски говорит,
в спектаклях участвует. Можно бы, кажется, понимать.
Войдя
в кухню, он нащупал жестянку со спичками и, пока синим огнем горела сера, успел разглядеть Матвея, который лежал по-прежнему
на полу около стола, но уже был накрыт белою простыней, и были видны только его сапоги.
Уже смеркалось, как он вернулся. По его истомленному виду, по неверной походке, по запыленной одежде его можно было предполагать, что он успел обежать пол-Москвы. Он остановился против барских окон, окинул взором крыльцо,
на котором столпилось человек семь дворовых, отвернулся и промычал еще раз: «Муму!» Муму не отозвалась. Он пошел прочь. Все посмотрели ему вслед, но никто не улыбнулся, не сказал слова… а любопытный форейтор Антипка рассказывал
на другое утро
в кухне, что немой-де всю ночь охал.
Он взял
в кухне кочергу, чтобы оборониться от собак, и вышел
на двор, оставив дверь настежь. Метель уж улеглась, и
на дворе было тихо… Когда он вышел за ворота, белое
поле представлялось мертвым и ни одной птицы не было
на утреннем небе. По обе стороны дороги и далеко вдали синел мелкий лес.
Дорушка была кухаркина дочка. Пока она была маленькой, то жила за
кухней в комнатке матери и с утра до ночи играла тряпичными куколками. А то выходила
на двор погулять, порезвиться с дворовыми ребятами.
На дворе ни деревца, ни садика, одни помойки да конюшня. А тут вдруг и лес,
поле в Дуниных рассказах, и кладбище. Занятно!
Исчезновение ее удивило всех, и все бросились отыскивать ее, кто куда вздумал. Искали ее и
на кухне, и
в сенях, и
в саду, и
на рубежах
на поле, и даже
в темной церкви, где, думалось некоторым, не осталась ли она незаметно для всех помолиться и не запер ли ее там сторож? Но все эти поиски были тщетны, и гости, и хозяева впали
в немалую тревогу.
Ровно
в полночь хозяин Ахинеев прошел
в кухню поглядеть, всё ли готово к ужину.
В кухне от
пола до потолка стоял дым, состоявший из гусиных, утиных и многих других запахов.
На двух столах были разложены и расставлены
в художественном беспорядке атрибуты закусок и выпивок. Около столов суетилась кухарка Марфа, красная баба с двойным перетянутым животом.
Обширная усадьба, несколько деревянных бараков, два-три больших каменных корпуса, паровая машина стучит целый день, освещение электрическое,
в кухне все стряпают
на пару, даже жаркое выходит готовым из парового шкапа; вокруг
поля есть запашка, рига, скотный двор, кузница.
В каждом отделении — мужском и женском — мастерские. Буйные особо, и у них садики, где их держат
в хорошую погоду почти целый день. Ему предложил директор выбрать какое-нибудь ремесло. Он взял кузнечное.
С жильем
в Москве было очень трудно устроиться. Устроились так. Исанка жила
на Девичьем
Поле в одной комнате с Таней Комковой, — обе они были медички. Большую их комнату разгородили дощатой перегородкой пополам, и Стенька Верхотин перебрался к Тане. А свою каморку у Арбатских ворот,
в восемь квадратных аршин, бывшую комнату для прислуги за
кухней, он уступил Борьке.
В тот вечер о. Василий вернулся домой поздно, когда уже поужинали. Был он сильно утомлен, и бледен, и до колен мокр, и покрыт грязью, как будто долго и без дорог бродил он по размокшим
полям.
В доме готовились к Пасхе, и попадья была занята, но, прибегая
на минутку из
кухни, она каждый раз с тревогою смотрела
на мужа. И веселой она старалась казаться и скрывала тревогу.